1986
1987
Валерия Ряник
(Стиxи 1986–1987, написанные во время обучения в семинаре при Союзе Писателей в Москве)
*
Бег вагонных огней,
клик свистка на бегу...
Полустанок во сне.
Полустанок в снегу.
Лишь составы спешат
мимо, мимо – куда?
Отдается в ушах:
"В города, в города..."
Бег оконных огней –
вся и радость, хоть вой.
Сон у жизни на дне,
сон о жизни иной.
*
В каждом – прародительское кредо
замуровано как в недра минерал.
Каждой ветке радовался предок,
с каждой птицей вместе умирал.
Не мечтал о самостановленьи,
жил да жил с природой заодно.
Только... засосало самомненье,
мглистый омут – илистое дно.
*
ВОКЗАЛ, 1970-е
Чемоданы, тюки, вязанки,
коробков и мешков завал...
"Это, детка, гляди – Казанский,
самый страшный в Москве вокзал.
Здесь из самого из далека
собирается смирный люд.
Впрок скупают – да и без прока,
что попало домой везут."
Ошалелые всюду лица,
рты коробят обломки фраз,
пятерится, десятерится
голод душ, животов и глаз.
Кипы утвари, горы хлама,
хлеб – мешками, мешков – не счесть.
Так и хочется крикнуть: "Мама!
Как, у нас все вот это... есть?"
*
Все тебе в тягость, все – суета,
все здесь тебе невпрок.
Знаешь – распутывай, сирота,
связки-узлы дорог.
Некому встретить, ни упрекнуть?
Попусту глаз не три.
Память обиду, и боль, и жуть –
все перетрет внутри.
Груды шершавых древесных рук,
срубленный молодняк...
Вымер твой древний семейный круг,
вырублена родня.
*
Дома-кристаллы
плывут в огнях.
Квартал – как омут,
как западня.
Массивы вроде
могильных плит –
под монументы,
под мегалит.
– Как в ледниковых
оковах спал.
Что в жизни видел ты,
что узнал?
– От Крайней Фулы
до Конакри –
одни сутулые
фонари!
Аккорд – как выстрел,
а луч – как плеть.
И петь устанешь –
а будешь петь.
И плоть истает,
иссякнет прыть.
И плыть устанешь –
а будешь плыть.
Пусть тесен фарватер,
и стесан киль,
и манят ложные
маяки,
ворочают жизнями
водовороты...
Проснись – и воочию
увидишь, кто ты.
Покуда на мель не сел,
ты греб, не жалея сил.
Иначе бы ты – не пел.
Иначе бы ты – не пил.
*
Дом кирпичный, как спичечный коробок.
Что ни час – разжигаются страсти.
Нити долгих терпений мотаем в клубок,
чиним тросы, латаем снасти.
До чего надоело мне грустное полчище
этих мыслей моих, и сомнений, и поисков,
опротивело это нелепое поприще –
разбираться в копне заблуждений и проблесков.
Ум точно мнимою и пустой
тоскою скован и немотой.
Дом панельный, расправленный как тире.
Ферросплавы, бетон и пластик.
Сможет их с земляного листа стереть
только времени жесткий ластик.
Заклинания, в древности чудо творившие,
хоть скажи про себя, хоть едва прошепчи,
на живом языке, о живом говорившие,
не подействуют больше,
кричи – не кричи.
Однажды срежет
с нас, как после стирки,
под лязг и скрежет
жизнь лживые бирки.
Дом из дерева, горницу,
печь с трубой –
в узелок – и везде с собой.
*
ЗАБЛУДИЛИСЬ – 1
где бы вновь обрести
талый дар чистоты
чтоб с ветрами на ты
и с ветлами на ты
и нескладным как есть
по ручьям по весне
чтобы бликов не счесть
в озорной быстрине
но постылый покой
под карнизом ресниц
скован лес немотой
неразбуженных птиц
капли наперебой
с оголенных ветвей
то не дождь никакой
только память дождей
*
ЗАБЛУДИЛИСЬ – 2
что за смута с тобой
спросит в проледь окна
с кроткой вдовьей тоской
заглядевшись луна
в позабытых глазах
хоть во сне заблудись
как глядится назад
все чем вымостил высь
все что предал отдал
лишь бы выжить в узде
все что сунул в оскал
ненасытной беде
для несбывшихся весен
как висельник чист
заблудился как в осень
раскрывшийся лист
*
ЗАБЛУДИЛИСЬ – 3
весны безвеслы
зимы бессильны
ночи беззвездны
полдни без сини
выси безгрозны
страхи косматы
реплики розданы
позы отсняты
выпало время
время пристало
вытащить кремень
щелкнуть кресалом
что небесплодно
не погибает
что безысходно
пусть догорает
*
Из края долин, где норов
рек селевых был спесив,
в высокий нахохленный город
меня привезли, не спросив.
Доколе мне ежиться, греясь
в его паутинных огнях?
Их отсветы вроде клея –
скрепляют, но не роднят.
Меж окнами расквадраченных
безликих высотных сот
сверкнет ли родной, утраченный
разверзнутый звездный свод?
*
Как слоем коросты, больная земля
подернулась коркой асфальта.
Умение жизненный ход замедлять
с времен ледников и базальта
она сохранила. Дома взвились,
напялив бетонный панцирь,
в просвет синеватого неба, ввысь
нацелив антенны-пальцы.
Под вечер, в узде бесконечных дел –
в родную-чужую келью...
Мы дома не будем нигде. Нигде?
Мы дома под каждой елью.
*
Когда, темнея, гаснут зеркала
намокших крыш и съежившихся окон,
а дом любой – как сонная скала
в накрапываньи мерно-одиноком,
и улицы без звука, огонька,
родные очертанья забывают,
мгновеньями смыкаются века,
и лица друг на друга наплывают.
За тридевять окраинных морей
в своей клети проснулся житель давний.
Лампады луч был сжат в руке моей,
а предок думал – тень легла на ставни.
Клубился отсвет невозникших слов,
кружили сном разрозненные лица,
и вился рядом, бился чей-то зов,
и тенью тень тянулась поделиться.
И где-то рядом, в дальнем далеке,
припомнил нас неведомый потомок.
Луч ночника, дрожавший на щеке,
за чью-то ласку принял он спросонок.
А темнота зевала по углам,
гася родства неузнанные звенья,
чтоб поутру привычно, пополам,
разъять единой памяти вмещенья.
*
КРАСИТЕЛЬНАЯ ИДИЛЛИЯ
На даль небосклона –
лилова, ленива,
напала нелепая пелена.
Но вылился ливень,
и желтая нива
вдруг стала лазурна и зелена.
Чернильные ливни,
синильные сели
сошли, безмятежности голубей,
на голубые головы елей,
на глупые головы голубей.
*
Мне хотелось изведать, что чувствуют крыши,
за ночь плотно укрытые ласковым снегом.
Что-то воздух, теплея, им шепчет неслышно,
что-то видится им под искрящимся пледом?
Мы давно до предела изведали сами,
как – неясностью – долгое давит бесснежье.
Словно снег, снизойдя, опадая клубами,
обнадежит, обняв очищающе-нежно.
Словно нам – как ему – безразличны печали,
и не больно терять, и не горестно падать...
Ветер дымом над крышами чертит спирали
и сквозит, заметая уставшую память.
*
Мои предки на Руси
были староверы:
основав в себе самих
духом строгий скит,
прозревали в письмена
стародавней эры,
в изначальный код корней,
что в крови сокрыт.
Мои предки на Руси
поклонялись духам,
душам неба и земли,
да подземных вод.
Проникая в дерева
бесконечным слухом,
проросль будущих веков
зрили наперед.
Мои предки на Руси
вышли из Чудского,
золотую на песок
сбросив чешую.
Что-то сбудется еще
чýдного-чуднóго?
В плеске волн забытый, свой
говор узнаю.
Мои предки на Руси
были угро-финны...
(и что это я об этом?
Все равно эту строфу не опубликуют.)
*
Проспект их стиснул, смял в горсти,
и сквозь сернистую завесу
еще успеет, отомстит
за муку дерева по лесу.
Лицом к земле ложится лист.
Он наблюдать уже не в силах,
как воздух яро-золотист,
и газ гудит в неонных жилах.
Как грусть древесная чиста –
узнаешь разве водиночку,
ведь для упавшего листа
мир проецируется
в точку.
*
РЕМЕСЛО
Распятый на кресте сюжетов
гвоздями истин, стилей, слов,
он хочет вникнуть в суть предметов,
в запретный слой святых основ.
Ему за всех – и стыд, и муки,
а на миру твердят о нем:
"Лиха беда – в чернилах руки,
чернила ведь – не чернозем".
Как все безвестные пророки,
чей крест – многострадальный лист,
он горе-правду через строки
проносит как контрабандист.
*
Столичных уставов учил азы,
свыкался что было сил.
Только – совсем позабыл язык
звонких сосновых зим.
...было белó, будто мéлом мелó
в светлый еловый класс...
...слепло селó, словно светом свелó
щелки окошек-глаз...
Снилось – а вслух повторить не мог
заповедей лесных.
Сбилось былое в сухой комок –
и обмелели сны.
Силишься вновь – а слова не те,
светом не тем звенят...
Вспомнишь – и двери сметет с петель,
синью залепит взгляд.
*
странный человечек
хвойно-травяной
прибыл издалече
вековать со мной
мы все больше схожи
и почти родня
тем что лгать не можем
пред лицом огня
там где телевечер
лампа и ковер
хочет человечек
развести костер
смотрится с тоскою
в дождевую высь
вовсе не такою
он лепил бы жизнь
*
Фонари вполсвета ласкали
островки травяных заплат.
Новостройки, клыки оскалив,
пережевывали закат.
Заглотнув живое светило,
засветился жилой район,
и огнями с окраин смыло,
отмело повседневный сон.
Истекая огнями, таял,
затихая к ночи, квартал.
Токи жизни текли по сваям
к ненасытным оконным ртам.
Каждый склепик был недолеплен,
зыбкой радостью заручась:
только зарево день затеплит,
снова заново жизнь начать.
*
ЧУДЫ
Мы древнее племя, мы чуды.
Мы эсты, так будет верней.
И издавна наши причуды
других удивляли людей.
Нас мало, и сил у нас мало,
но что нам об этом жалеть, –
ковали свой нрав из металла,
попробуй его одолеть.
Суровы, спокойны, упрямы,
земле своей век мы верны.
Не знаем порой и сами,
насколько быть можем нежны.
Нам речи пространные чужды.
Не всяк нас поймет, ну и что ж.
Такое уж племя мы, чуды,
нас голой рукой не возьмешь.
*
Я отразилась в зеркале твоем,
большом и темном зеркале в прихожей,
и стали мы на тех себя похожи,
что в прежнем давнем бытии вдвоем
уже стояли в зеркале не раз –
напротив, тесно, заглядясь в проем
на миг прозревших сквозь столетья глаз.
И край картины сжеван был огнем.
Я помню все. Но был ли ты мне нов,
когда сошлись мы, кажется, впервые,
и тени всех еще не бывших снов,
от древности неясно-голубые,
скользнули по всезнавшему стеклу.
И версты лет, и гвозди гробовые,
и снова путь сквозь всплески грозовые,
сквозь атомы – к заветному теплу.
И вот мы есть. И я сама – в прологе
всего, что раскрывается двоим,
невидима, стояла на пороге,
любуясь новым обликом твоим.
И свет зеркальный – неисповедим –
вдруг расступился – истинная милость!
Я столько раз являлась перед ним
и только раз, сегодня, отразилась.
*
Ясноокие снегопады
на десятом кругу зимы.
Жмурят веки домов каскады –
им до скуки привычны мы.
Улиц вымерзшая усталость.
В кронах ветел темным-темно,
словно вещее чувство – старость –
вгрызлось им под хребет давно.
Только – ластится, словно снится,
из ветвей проступает свет.
Трется вкрадчиво о ресницы,
хоть ни сада, ни дома – нет.
И осталась, спаслась от слома,
не сгорела, как сад, в огне
лишь тоска оказаться дома
в каждом чудящемся окне.
*
Где с мещерей сходилась меря,
там, у муромской у межи,
лишь по домыслам и поверьям
представляют былую жизнь.
Органичен, неограничен –
устоял наш с землей союз
против ига, крестов, опричин
мощью древних как древо уз.
Но теперь все опоры хлипки.
Кто уверен, кто возразит:
"Нет, удел семикрово-зыбкий,
безъязыкий, нам не грозит",
"Нет, нашествию жизни новой
не уступит наш древний род",
"Нет, вовеки с лица земного
нас история не сотрет!"?
*
Густеет простылый понурый мрак,
снует одичалый ветер.
Продрогший, едва ли жилой чердак
от взгляда чудного светел.
– Живете один?
И в ответ:
– Живу.
Минувшие дни листая.
Лишь книги остались.
Да сны наяву.
Вот, старость, она – какая...
– Вы отдали все, чтоб познать секрет,
который никем не понят.
Вы знали: теперь вы спасете свет...
– А звезды видали, помнят...
Лишь звезды.
Светилась в проем окна
лучом остроликим Вега.
От века
у Млечной Реки одна...
– Что ждете от жизни?
– Снега!
*
Еще предвесеньем не веет почти.
Расчески сосулек – попробуй сочти.
И вечер, струящийся, дымчато-бел.
А снег уже отсырел.
И души, промыты капелью до дна,
полощатся по ветру лоскутом льна.
А воздух по-мартовски сладок и прел.
И снег, потемнев, просел.
А выглянет солнце – и хочется жить.
Латает проталины звонкая нить.
Дождался асфальтов безудержный мел.
И снег отжурчать успел.
*
Земля нас любит так, что от себя
не отпускает в небо порезвиться.
Чуть оторвешься – и она, любя,
притянет так –
навек сожмешь ресницы.
К чему ей, мирной, этакая страсть?
К чему, откуда в ней такая сила?
"Рука тянулась в горе помогать,
да так, с душой, взялась,
что потопила..."
А если в этом – истинность любви?
Вдруг об нее и надобно разбиться?
Перечеркнуться, неосуществиться,
но этим смысл ее осуществить?
Ведь если так и следует любить – – –
*
ЗНАКОМОМУ ФИННОФИЛУ
Не спрошу, свою какую тайну
мир скрывает в существе твоем,
(пусть в былину, руну или дайну
эту тайну облекут потом),
не отвечу, что стоит за мною,
и какою лучезарной тьмой,
былью неземною и земною
небылью был путь исчерчен мой,
не отмечу в нас родство по крови,
(за десяток тягостных веков
наслоились, наросли покровы
стольких нравов, вер и языков),
но чутьем извечным угадаю
ту же прочность в натяженьи струн:
сагу, сказ ли жизни созидая,
греешь душу возле наших рун.
*
МОНОЛОГ НА ВОКЗАЛЕ
"Вы куда нас завели,
тропки топкие?..
Мы от самой от земли,
мы не робкие.
Кисли с горького питья,
дрались – выжили.
Не от сытного житья
обесстыжели.
Что искали здесь мы, вас
не касается.
Здешний люд-то как сыр в мас-
ле катается!
Кофе пьет да вина слад-
ко-тягучие...
Мы же – "рвань", да "пьянь", да "кад-
ры текучие"!
И за всю-то нашу жизнь-
унижение –
ни на грош почтенья, ни
уважения!.."
*
МОСКВА, ЮГО–ЗАПАД, 1980-е
Эти раменские ветры,
"вьюго-западная" стужа!
Юго-западные ветры
все сугробы разутюжат.
Не останется ни складки
на блестящей снежной корке;
на равнине, точно латки,
стынут голые пригорки.
Знаменитые кварталы
у очаковских излучин –
олимпийские кварталы...
Новосел у нас живучий!
Что ж теперь ходить оравой,
языком без дела цокать? –
между стенами и рамой
щели шириною в локоть.
"Только это ли проблемы?
Мы еще не то умеем! "
Сами создали проблемы –
сами их преодолеем.
Что за люд на остановке? –
снежные деды и бабы?
Подивишься их сноровке –
прыг да скок через ухабы!
Это – пол-микрорайона,
три часа автобус ждали.
Это – пол-микрорайона.
"Ну-ка, дядя, поднажали..."
Тропаревцы, востряковцы...
Не варяги и не греки.
Вы – жильцы-первопроходцы,
честь и слава вам вовеки.
*
НЕПИШУЩЕМУ ПОЭТУ
Молчишь – так значит:
есть о чем молчать,
и все твои непойманные строки
вернутся в предназначенные сроки,
конкретные, как точка после "ять".
Не просто точка –
чей-то вещий глаз,
орудие строки,
нацеленное в нас.
Вся боль строки –
на кончике иглы.
Не точка это –
острие стрелы.
Молчишь – так значит:
сбудутся века,
и в них – тобой забытая строка.
*
Он просто человек, подобный многим:
не из упрямства и не для похвал
во все края отмеривал дороги
и в них себя растратил, растерял.
Неповторимый, путаный и грешный,
каким его природа создала,
порой счастливый, чаще безутешный,
вершил по крохе вечные дела.
По всем скитаньям мыкая сомненья,
швыряя их к обочинам дорог,
в вещах извечных черпал утешенье
и все искал, искал, покуда мог.
И наконец, призвав себя к ответу,
твердя: не смог, не сделал ничего,
не ведал он, что все по белу свету
звенели травы правдами его.
*
Перевод: Ellen Niit, "Koguja"
Эллен Нийт
СОБИРАТЕЛЬ
Собираешь книжки,
марки и значки –
не бери задвижки,
крышки и крючки.
Ни паучьей плошки,
ни сорочью скалку,
не бери у блошки
стебелек-скакалку.
Блошке-человечку
будет очень жалко,
если бросит в печку
мама ту скакалку.
*
Перевод: Jaan Kaplinski, "Ei jõua Sakala nõtkub variseb Nurmekund"
Яан Каплински
нет сил погибает Сакала и Нурмекунд покорили
вороны сыты и пеплом ветры снега покрыли
над морем слепящим в Рявала город уже построен
слишком большой высокий слишком чужой по крови
Оанди ты еще живо в Отепя за межой
молоты бьют о камни слышен язык чужой
один перелет шмелиный крик сойки рукой подать
там Вайга там Алутагузе пока их еще видать
забудется сгинет имя под воду уйдет земля
коль песню язык забудешь как будешь помнить себя
сольются в моря озера и берег встанет из вод
спать будешь на дне глубоком душу оденет лед
не слышишь твои глазницы выела соль морей
на Сааре ведут тараны над головой твоей
*
ПОИСКИ ИСТИНЫ
(к картине М.-К. Чюрлениса "Истина")
Человек со свечей.
Ореол – а за ним
целый мир темнотой
залит, неразличим.
Лишь рябит на краю,
чуть колеблется мрак.
– Разве правду свою
мы искали не так?
Словно истины свет –
это тот, что в руке,
шли мы тысячи лет
на тугом поводке
у огней, заревым
ослеплявших лучом,
обращавшихся в дым,
отгоравших потом.
Только вечно, где край,
дразнит спелая синь:
– Захлебнешься – пускай,
но свечу – отодвинь!
Обожжет – устоишь,
обгоришь – ну и что ж.
Ты такое узришь!..
Ты такое поймешь!..
И еще одну суть.
И свое "что к чему".
И – свечей понесут
сквозь незримую тьму.
*
Пол оставшегося шага
В небо канули покорно
Если сгинешь, то отныне –
Мы историю на вертел
*
Полуупрек, полуудача,
Живем опасливо вполсилы,
Встань против полу-, против недо-,
*
ПУСТЫРИ – 1
... Пробрался.
ТАК БАРАХТАЕМСЯ В СУТОЛОКЕ ВСУЕ МЫ,
*
ПУСТЫРИ – 2
...Добрался.
А НАУТРО, ПЕРЕД ЧАЕМ,
Орел или решка?
*
ПУСТЫРИ – 3
...Дождался.
Ходячие туши –
КОГДА ЖЕ ТЫ ПРОСНЕШЬСЯ, ЧЕЛОВЕЧЕ? –
НА ПУСТЫРЯХ, ГДЕ МУСОРА И ГНИЛИ
*
Разве можно тебя поведать,
Нет ни красок, ни слов, ни формул,
Сплеск миров, где ничтожный сколок
Беглой ласки прощальный отплеск
*
РАЗРУШИТЕЛЮ НЕВДОМЕК, ЧТО ОН УВЕКОВЕЧИВАЕТ РАЗРУШАЕМОЕ – 1
Осторожный не выжидает.
Уцелеет ли что-то кроме
*
РАЗРУШИТЕЛЮ НЕВДОМЕК, ЧТО ОН УВЕКОВЕЧИВАЕТ РАЗРУШАЕМОЕ – 2
Не-расправой не унижают
Ты их сколько за вечность сбросил
*
Сверкнуло по диагонали,
Дубы столетние встряхнули
А с шаловливыми дубками
Всю гарь и копоть небо стерло
*
Славянские коло
С кем слились те ливы,
Не путайте, "скифы",
Название "вепсы"
Уже отравилась
*
СОВЕСТЬ – 1984
Совесть словно камень –
Даже осуждая,
Возрази, попробуй!
Чтобы не "обидеть",
Правдолюб до гроба
Не сори словами.
*
СОВЕСТЬ – 1987
Наконец-то стали
Но пред ликом неба,
Солнце из-за смога
"Нынче не до éлей.
Третий год. Доколе
Грех свой за плечами
*
СОВЕСТЬ – 1988
Совесть – плеть и обух,
Совесть старомодна,
"Что от нас зависит?
уведет от буден
Мы – небезопасны.
Совесть – точно камень,
*
Толпа кубических корней,
Всех радиаторов родней
И я, как прежде, буду жить,
*
ТОТЕМ
Страж рода нашего – птица,
Таков вышел суд у древних,
Твой труп заметет снегами
Для предков подвесят веник
А если твой род продлится,
*
Три четверти земной орбиты,
Осиротелы и безлики
А там, в сторожках полудиких,
Придут недавние ростки
Старушки знают здесь друг друга,
– Нарциссы – пять копеек штука! –
услышишь здесь, а иногда:
– Поди дождись от деток внука...
Вот скоро сгинут холода...
*
Ты жил – как спал. Скрипел под пустяками,
И развернулась сила неземная:
ты вспомнишь вдруг, у самого порога,
что не успелось, в общем, так немного:
*
Уже давным-давно не пахнет снег
И те, кто дом родимый твой сожгли,
И те, кем послан был ты в дальний путь,
Ты – как народ без языка и песен,
*
Я не хочу ни в джунгли Амазонки,
Но хочу я быть на Хийу или в Онтике,
Ни в дикой тундре ожидать проталин,
Мне милее край иной, незапрекрашенный,
Если спросят, кто я – вот он, мой ответ:
***
*
не ступив на Млечный Путь,
ты проснулся, бедолага,
– чтоб опять, навек, уснуть?
вепс, ижорец, лив и вод...
В сновиденьи бело-черном –
синий-синий небосвод!
лишь по собственной вине.
Станешь сетовать в уныньи? –
"Если бы... да если б не...
нацепили б – и держись!"
Неужели нужно смерти,
чтобы жизнью стала жизнь?
полунасмешка, полугрех...
Как допустил ты это, зрячий? –
полжизни в рытвинах прорех.
полстрасти делу отдаем,
полузаветно, полумило –
что сеем, любим, чем живем.
Полулихие наши беды
полувсерьез берут нас в плен.
встань против всяческих подмен!
Зажатый с пяти сторон,
завис в непонятной позе.
Задвинуты двери. Тебя вагон,
стирая о ребра литых колонн,
трясясь и визжа, увозит.
НА СЛУЧАЙНЫХ СОЧЛЕНЕНЬЯХ ИСПЫ-ТУЕ-МЫ.
В ГОЛОВАХ, ЗАБАРАХЛЕННЫХ ВСЯКОЙ МЕ-ЛО-ЧЬЮ, –
УСТАНОВКА: "ЧУВСТВО ДУШУ НЕ ЗА-ДЕ-ЛО Б!" (ЧЬЮ?)
НЕ УСПЕВ СРАСТИСЬ ДУШОЙ И РАЗ-ВЕН-ЧА-ЕМЫ,
СНОВА В КЕЛЬИ ЗАХЛАМЛЕННЫЕ НЕ ЧА-ЕМ МЫ
ПОСКОРЕЙ УКРЫТЬСЯ ПРОЧЬ ОТ ОЩУ-ЩЕ-НИ-Я,
ЧТО ЛЮБОЕ НАШЕ "Я" В ТОЛПЕ – ВООБ-ЩЕ НЕ "Я",
И ЖИТЕЙСКИЙ ВЫБОР ДАН НАМ ЧА-СТО ПО-РОВ-НУ:
НИ ОТСТАТЬ НА ШАГ, НИ СДЕЛАТЬ ШАГУ В СТО-РО-НУ.
Подумать, над чем еще
селекционеры маются?
В ячейке железобетонных сот
растенье свой век без корней живет
и даже цветет, случается!
(ЖЕСТ – КАК ГАЙКА ПО РЕЗЬБЕ)
ТЕЛЕРЕКВИЕМ ВКЛЮЧАЕМ
ПО НЕСБЫВШИМСЯ СЕБЕ.
НИЧЕГО-ТО НЕОХОТА,
НИ НА ЧТО-ТО НЕТУ СИЛ.
СКУКА СМЕРТНАЯ – СУББОТА,
ХОТЬ БЫ КТО-ТО ПОЗВОНИЛ!
ТОЛЬКО БЫ НЕ БЫТЬ СОБОЮ,
ТОЛЬКО БЫ С СОБОЙ НЕ БЫТЬ,
ЧЬЕЙ-УГОДНО ПУСТОТОЮ
СОБСТВЕННУЮ ЗАГЛУШИТЬ!
Оcел или пешка.
Стемнело. Не видно звезд.
Привычно задвинул шторы.
Опять ни один не решен вопрос,
себя не сломал ты, не перерос –
и миру не дал опоры.
уснувшие души,
мы – покойники-неспокойники
в снах осознанных,
нами созданных;
плотоядные,
плодоядные,
до культуры всеядные,
мы –"природы венец".
Наконец
нам конец.
РАСКИНЕШЬ САМ, БЕЗ ЗЛОБЫ, БЕЗ ПРИКРАС:
ЧТО В МИРЕ МЫ? ЧТО МИР ЕЩЕ ИЗЛЕЧИТ?
ЧТО ДЕЛАТЬ НАМ, ЧТО ДЕЛАЕТСЯ В НАС?..
СКОПИЛОСЬ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЖИВОЙ ЗЕМЛИ,
ТРАВИНКИ – НАСТОЯЩИЕ – ВСХОДИЛИ,
ОТ ВЕКУ ПРОБИВАЛИСЬ И РОСЛИ...
исчерпать, воссоздав в строке?
О твоих непутевых бедах –
эти борозды на руке.
не расскажешь твой нрав чудной.
Только отклик подобен шторму
в чьей-то встречной душе одной.
не охватишь и сотней книг.
Отразится в полотнах – сполох,
изваяется в камне – миг.
помню каплей тепла в горсти.
А пишу – лишь невнятный оттиск.
Непридуманный мой, прости.
Он приучен играть с листа.
Береженный не выживает.
Кто рискует – живет до ста.
помещенного под прицел?
Ведь живу я в снесенном доме,
что твоею любовью цел.
тех, в ком нечего унижать.
Правдолюбов уничтожают.
Но от жизни – не убежать.
в битвах – сотню? Иль сотни две?
Но гляди – проступает проседь
на отрубленной голове.
раскатом раскололо высь,
и вихрей пыльные спирали
в протоки улиц ворвались.
грядой взлохмаченных голов,
и электрические струи
стекали с их литых стволов.
под окон смех и кровель плач
ловили молнии руками
столбы электропередач.
с асфальтовой сковороды,
и воробей прочистил горло,
напившись грозовой воды.
и ливские лодки
сгорают в одном костре.
Пусть связаны руки –
прочистим же глотки,
наточим язык острей!
как вымерла меря,
где канула в воду водь?
А прочая югорь,
и чудь, и мещеря –
кто вплавил их в вашу плоть?
Корею с карелой,
а мурому с муравой.
Падете и вы,
коль потянет горелым
из Вирумаа, с буровой.
(как "вепри" и "веси")
у Даля еще найдешь.
Но фосфор, но плюмбум,
и прочие взвеси...
Пришел мировой падёж.
ижорцев орава,
лопарская пала рать.
Но чуды, чухонцы –
чудные же, право!
Никак не хотят вымирать.
ну, попробуй, сдвинь.
Совесть спит веками.
Чур, сомненье, сгинь.
возражать не след.
Совесть пробуждая,
не избегнешь бед.
Зла не одолеть.
Ты слова про обух
слышал? И про плеть?
"резко не сказать",
даже ненавидя,
голосуем "за".
изувер и враг.
("Век в изгнаньи пробыл,
а посмертно – прав..")
Совесть не в чести.
Все равно нам с вами
землю не спасти.
что-то говорить...
Сплошь и рядом – Сталин.
Есть кого громить!
пред лицом воды
оправданье-небыль
нам не поводырь.
чуть-едва видать.
Огненное око
не дает соврать.
Ель идет на клей."
Рай для пустомелей:
правда и елéй!
только словеса?
Выжженное поле,
мертвые леса.
тяжело нести.
Умными речами
землю не спасти.
неприятный гость.
Совесть – это обувь,
в коей вылез гвоздь.
пошлый архаизм? –
долог всенародный
"антисовеСтизм".
Головой об лед?.."
Правдоненавистник
прет себе вперед,
нас – и усыпит.
Неужели будем
лаять на цепи?!
Нас и тьмы, и тьмы.
Вечно всепричастны,
всевиновны – мы.
не смести с пути –
только вместе с нами.
Землю не спасти?
мой ум кромсая и корежа,
опять кидается ко мне
и – кто кого. Так кто? Кого же?
мне печь, очаг, ведро брикета.
Да, мне немые рты камней
расскажут больше, чем дискета.
в прогрессе соблюдая меру,
и вам меня не обратить
в свою компьютерную веру.
и проклят был с давних пор,
кто крови ее пролиться
дозволил в голодный мор.
(а древним не прекословь):
"Тебе не видать деревни,
пролившему птичью кровь.
и смоет ручьями в ров.
Тебе не встречаться с нами,
сошедши в посмертный кров.
в день банный в сенях, и вновь
прогонят родные тени
Пролившего Птичью Кровь.
уйдя в чужеземну даль,
потомкам не то что птицы –
собрата не будет жаль."
всего три четверти – назад,
дождем причесанный-умытый,
смеялся здесь цветочный ряд.
Потоки света – добрый знак –
сквозь кроны древние сочились.
Тысячелетний известняк
как будто ожил: в нем лучились
все щелки-выщербинки так,
что только б пить да пить глазами.
А всю палитру на лотках
старушки вырастили сами.
Следы дождя на лепестках
сливались в радужные блики...
под снегом лавочки стоят.
ростки, похожи на ребят,
сквозь сонных дней белесый ряд
головки вытянули к свету.
Старушки радости растят
для мира к будущему лету.
в стоцветье таллиннских проулков,
и майский дождь походкой гулкой
почтит брусчатку и лотки.
чтут разнотравье леса, луга, –
какой цветок какому люб.
Полгода царствовала вьюга –
и вновь открыт их яркий клуб.
на мелководьи радостей тонул...
Но случай (взрыв?), растапливая камень,
об огневую твердь тебя швырнул.
плоть закипала, воздух бил как плеть,
и, охватить всего не успевая,
чему с тобой положено сгореть,
корежа рот в бессмысленной мольбе,
НАЙТИ СЕБЯ, НЕ ИЗМЕНИТЬ СЕБЕ.
как в годы мыслей только о тебе.
Прости! Не знавший крова печенег
был верен в с е й бескрайности степей.
с в о й край любя, сошли в свою Вальхаллу.
Ты, сам себя отторгший от земли,
привык к стеклу, бетону и металлу.
своим, пусть втайне, тоже дорожили.
И только ты не пожелал взглянуть
на те края, где предки прежде жили.
свои следы по миру растеряв,
жив как во сне. Ты мне не интересен.
Чуд черноморский. Горе-сибиряк.
ни на просторы выжженных саванн,
ни в край альпийский водопадов звонких,
что не один художник рисовал.
Ни минаретов Мекки и Омана,
что к небу взгляд уводят от лачуг,
ни скверного бульварного романа
про небоскребы – видеть не хочу.
а особо в старом Тарту в юрьев день.
Там каштаны раскрывают листья-зонтики
от несмелых первых ласковых дождей.
ни на атолле выжидать прилив,
ни слишком часто вспоминать про Таллинн
я не хочу – он слишком суетлив.
Ни восхищаться лаврой златоглавой
не научусь, ни славить на века.
И ты, столица, будь хоть трижды славной,
но для меня ты слишком велика.
не воспетый всуе в тысячи речей.
Там каштаны зажигают свечи-башенки
в белизне прозрачных северных ночей.
на березе можжевеловая ветвь.